Три мушкетёра в Саратове
Любой путеводитель по Саратову непременно с гордостью отметит, что в 1858 году Александр Дюма на два дня останавливался в городе. И вот, совсем недавно, в архивах Дюма в Париже нашли письмо извест- ного писателя, в котором он, раздосадованный общением с местным полицейским главой, рассказывал своему другу о перипетиях пребывания в Саратове. Итак, предлагаем Вашему вниманию перевод данного письма с французского.
Мой дорогой Пьер…! *
Россия остаётся для меня страной полной загадок. И, несмотря на то, что Волга во всей своей красе не может вызывать у меня ничего кроме восхищения, живут на обоих берегах её робкие дети, ищущие испокон веков заботу и пропитания у своей, как её по праву здесь называют, Матушки. ( Рыба приготавливается ужасно однообразным образом, однако ж, я не хочу прослыть привередой – не всякий желудок избалован французской кухней). Медленно и величественно несёт река свои воды на юг, но отнюдь не сообразно своей родной природе проявляет себя местная полиция в лице её главы, некого господина Поздняка.
Тебе известно о моём намерении остаться в Саратове на более длительное время, возможно, даже как раз с этого места начать своё знакомство с русской глубинкой. Да и расспрашивая о местном обществе, я получил о нём весьма лестные отзывы – мол, не хуже парижского: не прочь свершить быстренькую сделку, не упустив при этом собственного профиту, да и всяким жизненым легкомысленностям здесь вовсе не чужды. Кровь степняков-татар, смешавшись с русской меланхолией, породила особенные, горячие темпераменты в таком количестве, как, пожалуй, нигде более на этом свете.
И, прежде всего, женщины, их нахваливали мне в пути, ещё в верховьях Волги, задолго до того, как на горизонте показался сам город. С парижанками женское население Саратова смогло бы вполне посоревноваться, так рассказывали мне люди, которые, естественно, сами в Париже никогда не бывали. (Искусство «приукрасить что-либо» впитывается в России с молоком матери). И в самом деле, грация и красота местных дам может вызвать вздох восхищения и самого завзятого ценителя женской красоты. (Единственное, что режет глаз, – их слабость к высоким сапогам с заострёнными носами, что, в свою очередь, наталкивает на мысль об их использование в семейных ссорах. Представляю, как таким сапогом можно заподдеть иной раз своего любезного супруга в причинное место!) Нашему другу Бальзаку следовало бы ехать на Волгу, а не к своей капризной графине в Полтаву! Тем не менее, обстоятельства сложились так, что мне не довелось вступить в более тесное знакомство с очаровательными уроженками Саратова, ибо местный полицейский глава слывёт как один из строжайших во всей Российской Империи…
«Ах, милостивый государь – писатель?! К тому же – иностранец! Известен в Европе и в остальном мире?!» – с этим словами обратился ко мне полицмейстер после обстоятельного просмотра моих путевых документов, многократно украшенных печатями различного свойства и заверенных самым высочайшим образом. Без дальнейших промедлений местный страж порядка пригласил меня на ужин и, не меняя тон, тут же сообщил, что моё пребывание в городе более двух суток строжайше воспрещается… Мол, предписания имеем, блюсти которые строжайше обязаны.
Я представитель дружеского государства, возразил я, чего Вы опасаетесь?
Я отвечаю за Вашу безопасность, ответствовал он непреклонно. В городе полно всяческого сброду и лихих людишек, и, таким образом, он, мол, действует сугубо из соображений безопасности моей персоны. Я сам могу позаботиться о своей безопасности, воскликнул я, шпагу я могу использовать не только на страницах своих романов.
На что мой «покорный слуга» возразил: именно этого нам, мол, и хотелось бы избежать.
Ты мне не поверишь, в каком хлеву располагается сей «слуга государев» – более убогое строение было бы трудно вообразить. Дождевая вода сочилась с потолка, и несчастный чиновник должен был проявить нем<алое усердие, чтобы спасти мои документы от вездесущей влаги. Поначалу он переговаривался со мной через узенькое окошечко, которое было расположено где-то на уровне моего живота (в это время он сам уютно восседал на своём стуле), а мне нужно было согнуться в три погибели, чтобы внимать его словам. Здесь это принято считать естественной позой, при котором происходит общение с «власть имеющими», и всякое иное телоположение, будь, например, сие оконце расположенным на высоте более сообразной человеческому росту, непременно нарушило бы сложившуюся традицию ведения переговоров с чиновниками.
В моих документах было обнаружено некое несоответствие. Одна из печатей, размыкать которую полагалось только полицмейстеру собственноручно, была нарушена, и тем самым документ, по его убеждению, терял свою силу.
Ты бы только видел его искренние, сопереживающие взгляды! Порою мне казалось, что на его глазах проступят слёзы, и он безудержно разрыдается, сопереживая по поводу нелепого случая, не позволяющего ему допустить моего длительного пребывания здесь.
Одним словом, это была приотвратнейшая беседа. Прощаясь, он напомнил о своём приглашении к себе на ужин: «Приватно, для него как просвещенного человека было бы огромной честью принять такого гостя как я». К тому же он хотел мне преподнести один ценный подарок (тут он лукаво усмехнулся). И как это на следующий день выяснилось, это был пистолет, инкрустированный каким-то кавказским узором. Мол, в следующем городе вниз по течению Волги, иль, на худой конец, в самой Астрахани этот пистолет ,весьма вероятно, пригодиться мне, ибо, чем далее в южные степи, тем слабее десница закона контролирует всякий разбойный сброд и пьяную казачью вольницу.
Я, конечно же, не стал ему рассказывать, что в мои намерения не входило следовать его указаниям и покидать Саратов через два дня. В палисаднике мадам Аделаиды Жёрфи, урождённой француженки и владелицы салона дамских головных уборов, мне удалось завязать несколько сердечных знакомств. Присутствующие дамы (о них я тебе расскажу в следующем письме) преподнесли мне в подарок трёхцветный российский флаг, наверняка, чтобы я мог противостоять всяческим бандитским поползновениям не только как вооружённый пистолетом человек, но и как российский патриот.
Прежде всего, я намерен инкогнито возвратиться в Саратов, так как мною овладело непреодолимое искушение, воздвигнуть этому городу литературный памятник и заставить моих мушкетёров биться с казаками – и с главой местной полиции Поздняком!
* Фамилия друга Александра Дюма, к сожалению, не возможно прочитать – письмо в этом месте повреждено.
Übersetzer ins Russische: D. Kulikow, A. Sorokin
Auszug aus dem Roman «Der Honigdachs“, 2010
Kommentare geschlossen.